Одиночество в Сети - Страница 71

– Потом, малышка, расскажешь, что ты сделала, чтобы бармен так рискнул и продал тебе это, – произнес он, оторвавшись от бутылки.

– Не продал, а просто дал. И не расскажу. Иначе мне пришлось бы очень худо говорить о моей матери. Хватит того, что ты скверно говоришь о своей.

– Ничего худого о ней я пока еще не сказал. А кроме того, что-то мне метилось, будто этот бармен здорово смахивает на массажиста твоей мамаши, – язвительно засмеялся Джим.

Он поставил бутылку и вернулся к рассказу:

– Заместитель пресс-секретаря был озлобившийся трудяга-чиновник, дошедший до своей должности в основном потому, что никогда не спорил с начальством и всегда был готов остаться на службе после окончания рабочего дня, а также был готов на любую подлость, лишь бы его не обвинили в недостатке лояльности. Такой же лояльности он требовал от своих подчиненных. Поэтому первое, что он сделал, когда появилась молодая уборщица Хуанита Альварес-Варгас, это проверил, насколько она лояльна. Но поскольку она была с Гренады, существенного прошлого, как у настоящей американки, у нее не было, и единственное, что он обнаружил, – Хуаните нет еще восемнадцати лет и работает она нелегально.

Исполняя свой преступный замысел, она вытирает тряпкой обоссанное сиденье унитаза в его роскошном персональном клозете и с заранее обдуманными намерениями ежедневно ползает на карачках по полу, терпеливо стирая с ковра жирные пятна от горчицы, которая вечно капает с его любимых хот-догов.

Но он решил проявить величайшую снисходительность и дать ей возможность «искупить свою вину».

Это пришло ему в голову в один из вечеров в среду.

Вот уже три года он по средам ужинал со своим шефом и его женой. А поскольку знаменитый вашингтонский ресторан «Одд Эббит Гриль» находился недалеко от места его службы, он сразу же после ужина не отправлялся в такси домой, а возвращался к себе в кабинет, чтобы выпить мартини с маслиной. Стал он так поступать после третьего по счету ужина, заметив, что когда он думает о губах молодой – третьей – жены шефа, то возбуждается и потеет.

И вот однажды в таком возбуждении он как-то возвратился в пустой кабинет, приготовил свой любимый «мартини драй» с маслиной, поставил его на столике для почты, включил пластинку с любимым же третьим фортепьянным концертом C-dur Гайдна, спустил брюки и трусы в желтых пятнах мочи, открыл огромное окно и встал перед ним, преисполненный упоением эксгибициониста, который свято верит, что мир с удивлением и восхищением взирает на его молекулярно маленький членик в состоянии полуэрекции. Когда же полуэрекция, вопреки его усилиям, прекращалась, он вновь вызывал ее, думая о том, как глубоко и искренне он ненавидит своего шефа, который получил все, чего нет у него: гораздо больший кабинет, рукопожатие президента и уже третью жену. И каждая новая оказывается моложе предыдущей.

А у него, несчастного, была всего одна жена на шесть лет старше его, которая, когда он перестал с нею спать, так растолстела, что он постыдился бы показаться с ней даже в ближней булочной. Ненавидя шефа, он мстил ему, воображая, что его новая молодая жена, возбужденная видом его мужественности и музыкой Гайдна, стоит перед ним на коленях и жадно берет в рот то, что он с такой гордостью демонстрировал миру за окном.

Его жена никогда бы не взяла его в рот. Как-то он дал ей понять, что хочет этого. Но она отреагировала с таким отвращением, словно он предложил ей обсосать таракана.

Однажды в среду, вернувшись, как обычно, к себе в кабинет, он застал там еще не ушедшую новенькую «нелояльную» уборщицу, которая, стоя на коленях, терпеливо оттирала с ковра пятна горчицы.

Джим замолчал, обернулся, схватил бутылку и жадно припал к ней. Потом закурил сигарету и немножко отодвинулся. Теперь его лицо, скрытое тенью шлюпки, было не видно. Голос у него тоже немножко изменился.

– И тогда ему пришло в голову, что он может кое-что сделать для сохранения Хуаниты Альварес-Варгас на ее должности.

Он приготовил себе «мартини». Поставил Гайдна. Открыл окно на улицу. Подошел к пишущей машинке. Вытащил торчащий из нее лист и написал печатными буквами: «Виза (Гренада)». Вернулся к стоящей на коленях уборщице, положил перед ней этот лист бумаги и, ни слова не говоря, отошел к окну.

Через минуту выключателем над столиком для почты он выключил свет во всем кабинете. Потом спустил брюки и ждал, чувствуя, что сегодня у него более сильная полуэрекция. Он стоял, повернувшись спиной к окну. Сейчас мир, который должен был онеметь от восхищения, весь сконцентрировался в его кабинете.

Она прекрасно поняла, чего он хочет. Она знала, когда-нибудь это все равно обнаружится. Но на Гренаду возвращаться ей никак нельзя. Однажды она уже проиграла, потому что она женщина. А сейчас может выиграть, потому что она женщина. К тому же какая разница. Рано или поздно это все равно произошло бы – с каким-нибудь туристом.

Не поднимаясь с колен, она опустила ладонь глубоко в ведро с жидкостью для чистки ковров. Ей нравился этот запах. Она протерла этой жидкостью рот и нос и, не вставая с колен, подползла к нему. Взяла в рот. Закрыла глаза. Сосредоточилась на музыке. О том, что делает, она не думала.

Она вспомнила, как неделю назад Уильям пригласил ее в японский ресторан на суши. Это было отвратительно. Суши. И сейчас у нее было ощущение, словно она слизывает остатки суши из грязного, забитого волосами стока ванны в воняющей мочой ванной комнате.

Не прошло и минуты, как все было кончено. Она вскочила на ноги и понеслась в его туалет. Сперва она отплевывалась. А потом ее вырвало; при этом она думала, что это не такая уж высокая цена за будущее. Когда она плыла с Гренады, ее все время рвало. Но уборная на пароходе была не такая красивая, как здесь.